Работы II литконкурса "Семья и трезвость"
Елена Буркова. «Чудеса Дивеево»
Рассказ из цикла “Чудеса Дивеево” удостоены Диплома II степени Московского литературного конкурса имени священномученика Иоанна Восторгова “Семья и трезвость”
Танюшина высота
…Последние отблески заката на уже почти темном небе, засыпанном звездами. Чуть уловимый запах флоксов. Звенящая тишина.
Чуть ниже взгляд, и вот я уже вижу чудные, как иллюстрация из детской книжки сказок, затейливо украшенные палаты, крохотные деревянные церковки и райский сад с прекрасными растениями, в которых все одновременно цветет и плодоносит, а спереди и сзади меня, медленно и быстро, почти бегом и едва передвигаясь на ходунках и в инвалидных креслах, бесшумно идут люди. Старые и молодые, мужчины, женщины, дети, там — вереницей, а здесь — сплошным потоком, идут сквозь все это великолепие по тропинке, парящей над землей. Взгляд упал на мамашу, катящую коляску с молчащим ребенком. Ничто не нарушает безмолвие. Может, у меня что-то с ушами?
Нет, я прекрасно слышу! Вот ветер пошевелил листьями на деревьях. И тут где-то надо мной, в воздухе, как облако, поднимается от земли на небо едва уловимое «Богородица Дево радуйся…».
Крестный ход по Святой Канавке.
Сколько раз в своей жизни шла я этим путем? Когда-то пробиралась вдоль чьих-то огородов и непонятных развалин, затем шла сквозь бесконечную стройку, а сегодня, впервые, — через сады и терема. Шла по грязи и камням, под снегом и дождем, обдуваема всеми ветрами, с тяжелым рюкзаком на плечах. Уставала и почти падала. И не на кого мне было опереться и никто не подставит плечо. И молилась.
Молилась о себе, чтобы Бог избавил от одиночества. Молилась за сестру, которая утопает в наркотическом болоте по самые уши, и не то, что пытается вырваться, а, как будто, и состояния своего даже не замечает. И о том, чтобы снова быть мне в Дивеево (куда прорывалась в то время с трудом, с искушениями и препятствиями), снова ощутить полноту его благодати. И о наших общинниках, всех, с кем свел Господь, молилась…
Все исполнила Пречистая. Теперь идем по святой Канавке вдвоем, рука в руке, и супруг несет легенький наш рюкзачок. А легенький он потому, что здесь живут, и неизменно ждут нас, его близкие, хлебосольные хозяева, в прекрасном доме со всеми удобствами у самых святых церквей. Сестра – на связи, собирается к нам, готова отложить все заботы. Работает, учится, друзья из родной группы — «Вершина» forever!*[1] — не друзья даже, почти — родные, всегда рядом, готовы поддержать в трудную минуту, воцерковленным и осознанно трезвым вернулся к ней любимый человек.
… Где-то вдалеке залаяла собака.
Нет, ну какой все-таки человек жадный! Я, как та старуха из сказки Пушкина, вроде все просимое получила, а радости нет! Когда-то я думала об исполнении своего прошения как о настоящем чуде, а сегодня все произошедшее кажется мне чем-то обыденным, само собой разумеющимся. А то, что было, случилось как будто не со мной. Встретила мужа, такого же православного волонтера, когда занималась социальной работой, в т.ч. и с наркозависимыми… Пока я кого-то там спасала, сестра, почти со мной не общаясь (у нас всю жизнь были весьма прохладные отношения, лишь недавно мы по-настоящему сблизились: как и я, сестра учится на психолога), встала на путь выздоровления, и сама его прошла, вдали от дома, в холодной Восточной Сибири. Но разве это чудо? Обычные человеческие дела, я их теперь вижу в нашем трезвенном движении каждый Божий день.
У меня ведь к Небесной Царице опять дело. К кому, как не к Матери, молить о чадородии. Врачи, хорошие, наши, православные, мне все объяснили. Болезней и причин каких-то особых никаких нет. Просто поздно. Кому-то – еще нет, а мне — уже поздно. Надежды никакой, остается молиться. Мы молимся. Муж, молясь, и верит и не верит. А я… Помоги, Господи, моему неверию! Да и есть ли настоящие чудеса сегодня, в реальной нашей жизни? И какое тогда чудо видела я?
… Большое спелое яблоко тяжело упало на землю и присоединилось к другим, они живописно лежат на зеленой траве, и никто их не подбирает. Сегодня 14-е августа. Память мне совсем изменила, отчего-то снова и снова вспоминаются одни лишь наши общинники и их простые, незамысловатые истории.
***
Танюша, маленькая худенькая старушка, носила старые джинсы не своего размера и какие-то несуразные кофты, тоже с чужого плеча. Редкие седые волосы зачесаны назад и собраны в малюсенький пучок, сгорбленная и морщинистая, желтая кожа и зубы, она выглядела старше своих лет. Я помню, как увидела ее как-то у нашего храма на лавочке. Она сидела и курила сигареты одну за другой, вся в своих невеселых мыслях. Помню, какая меня охватила к ней жалость. Был порыв подойти. Но не подошла. Только долго глядела, размышляя.
Курит. Самые дешевые сигареты. А самой жить не на что. …нет, не так… Жить ей не на что, но дело даже не в этом. Таня до пенсии работала в детском саду, по-моему, даже не воспитателем, а нянечкой или уборщицей. Пенсия у нее маленькая. И вот на эту самую пенсию живут: ее взрослый сын, его жена, и их маленькая дочурка, которую Танюша называла ласково «малявкой», «малявочкой». И то, что остается, перепадает ей, надо думать, в основном – на сигареты. Сын пьет, и не работает много лет. Жена его, мать которой спилась, а отец, как говорится, «в процессе», от него не отстает. Не работает и не собирается, ведет паразитический образ жизни. Муж Танюши давно умер, он так же злоупотреблял спиртным. Так же и отец. Умер сам и раньше времени свел в могилу ее мать. Танюша сама не пила, а курить – курила, курила всю жизнь. Таня к нам ходит, и, как будто надеется на некие перемены в своей жизни, так, как люди верят в чудо… Но я-то понимаю, что надежды там никакой нет. Не знаю, чем ей помочь. И сама себе она помочь не может. Ее жизненная ситуация – одна сплошная рана, мне тяжело даже смотреть на нее, не то, что говорить, хотя не подаю вида. Таня меня не замечала, и я не окликнула ее тогда, ушла прочь, мысленно помолившись.
Она пришла к нам впервые 18 мая 2015 года. Ехала мимо на трамвае, но случилась поломка, трамвай встал, она вышла и оказалась прямо перед вратами. Настроение у нее было, как всегда, ужасное, с печалью думала она о своей беспросветной жизни, и с этим настроением, не зная, зачем, человек малоцерковный, она впервые переступила порог нашего Храма. Шел акафист «Неупиваемой». Так она узнала, что, оказывается, об этом можно молиться, а еще есть люди, такие православные специалисты, которые не высмеют, не осудят, а поддержат и подскажут (и совершенно бесплатно!), а еще есть община, где собираются такие же, как она, и всячески помогают друг другу…. И началась ее жизнь в нашем Храме. Постепенно все, с кем она пришла, так или иначе, решили свои проблемы. Иные бросили раз и навсегда. Кто-то бросали, порой, срывались, и снова бросали. Кто-то решил свои проблемы иначе, встал на путь трезвости, не пьет, или — почти не поет. Конечно, были те, кто походил-походил, и, не получив быстрого эффекта, оставил это дело. А вот Таня никуда не ушла, но изменений в ее жизни, и жизни ее родных, никаких не было. Она такая осталась одна. У всех все менялось, у нее ничего не менялось. Близкие пили и бездельничали, а она всех на себе тянула, в прямом смысле, последние жилы рвала. Психоэмоционально, с ее стороны, тоже — НИЧЕГО.
Кстати, Таня была самой выгодной и удобной общинницей для ведущей: она никогда ничего не говорила. Кто-то приходит на собрание выговориться, поплакаться в жилетку, иной «тянет одеяло на себя», от парней особенно не дождешься работы, сплошная самопрезентация… И таких сидят, порой, по 20 человек, а я одна… А она всегда молчала. У нее, похоже, не было никакого внутреннего ресурса не только для любого рода изменений, а просто – действий как таковых. У нее не было сил, даже чтобы говорить, и что скрывало молчание человека с такой страшной судьбой, можно только догадываться. Какой бы не была тема – манипуляции или интервенция, контроль или мотивирование, токсические чувства, алкогольная программы, любовь к себе… в ее поведении все всегда было одинаково. Она не делала заданий, не решала тестов, не участвовала в играх и обсуждениях фильмов и передач. Чтобы не сидеть «белой вороной» в гордом одиночестве, она придумала себе послушание – заваривать и разливать чай. Все занятие она раскладывала незамысловатый пасьянс из конфеток-печенюшек на разных тарелочках, затем несла их всем участникам, затем – всем делала чай и разливала в чашки. После этого она садилась, сама немного ела, но затем снова быстро вставала и опять принималась всем доливать чай. И так – до тех пор, пока занятие не кончалось. Только так она выдерживала занятие. Когда ее настойчиво просили высказаться, она всегда говорила одно и то же. В зависимости от того, много или не особенно много пьет сейчас сын, говорила или – «мне кажется, что ничего хорошего уже не будет», или – «а мне кажется, что все будет хорошо». И на второй фразе слабо улыбалась. Остановить ее бесконечное кружение и как-то заставить сесть было совершенно невозможно, он делала это и тогда, когда была больна и серьезно ослабла. Было впечатление, что один разговор, даже другого, постороннего, человека о страждущем и собственной созависимости причинял ей чисто физические страдания, а так она отвлекалась.
Порой я раздумывала: а осознает ли она вообще то, что мы обсуждаем, что рекомендуем, какие установки и советы даем. Может, она и не слушает? Единственно, она продолжала ходить. Даже странно. Со временем нашла еще одну группу, пришедшуюся ей по душе. Прошла школу трезвости. После нее я ей как-то сказала, сославшись на опыт отцов, что, возможно, если она бросит курить, то сын бросит пить…
Где-то в году 2017-м, кажется, не понятно как, но выяснилось, что у нее есть собственный дом с участком и садом в маленьком российском городке. Она хотела бы посетить это место, но — не позволяет себе. Два года мы ее уговаривали позволить себе этот круиз. Оставить сына и сноху она вроде была уже готова, но как же «малявка»? Таня просила отдать ей «малявку», чтобы взять ее с собой, но сын и сноха «прикрывались» ребенком до последнего. В конце концов, мы проводили Танюху одну, внучку ей не дали, и даже не знаю, сколько она оставила продуктов дома в холодильнике… Но уехала она на три месяца, не меньше. В это же самое время она бросила курить. Меня это сильно обрадовало, я подумала, что уже ради этого ей стоило идти в общину. Слова мои, которые я давно забыла, возымели вдруг, для нее, магический эффект. Деталей не знаю, но, вернувшись, Таня вдруг сказала, что, после прекращения ею курения, сын вдруг с ней заговорил о своем пристрастии к алкоголю (она отвечала, как могла, что-то из уроков трезвости, но в основном – от себя, от своих ощущений), и теперь сын пьет меньше, намного меньше, практически не пьет…
В этой ситуации я не удивилась, что постепенно Танюша стала редко к нам ходить. Вдруг узнаем – оказывается, она больна. Онкология. Прогноз плохой. Разговариваем. Подбадриваю. Скоро навещу ее дома.
В следующий раз я увидела ее уже в гробу. Она стала еще меньше и тоньше. Но лицо ее было светло. Незадолго до кончины, она, при содействии подруг-общинниц, не первый раз в жизни приступила к Святым Тайнам, и получив напутствие священника, вскоре мирно отошла ко Господу. Второго раза не было, она сгорела, как свеча, буквально за считанные дни.
В последний путь ее провожало довольно много людей, в основном — наши старые общинники, те, кто с ней с начала, или почти – с начала, а еще — сын – красавец, высокий, аккуратный, ухоженный (я бы сказала — холеный), и женщина неопределенного возраста и внешности, оказавшаяся снохой. Поведали, что в последние дни все было непросто: они ведь оба много работают, и неплохо зарабатывают, а дочь весь день в школе, и Татьяна лежала дома одна. Заботливый сын определил ей в сиделки-помощницы по хозяйству соседку. Девочки наши подтвердили — да, за ней был нормальный уход, окружающих заботливых, и, главное, трезвых, людей.
Бросила курить и уехала, оставив сына в Москве всего лишь на какие-то 3 месяца – вот все, что она смогла сделать, собрав все свои силы. И даже это далось ей с огромным трудом, стало значительной проверкой ее веры, доверия к Богу, к людям, и к нам. Я не думала, что это что-то серьезно изменит. Но я ошиблась.
Таня не перепрограммировала сына на осознанную трезвость, не замотивировала на лечение, не научила предупреждать срывы и много еще чего другого «не», в отношении себя, сына, других своих родных… Но она смогла совершить кое-что иное. Она дала ему живой наглядный пример собственной трезвости. Трезвости, которую обрела, завоевала, выстрадала сама. А затем — предоставила родному человеку простор, пространство, возможность решать свою жизнь самому, без тех костылей, за которые он раньше при ее помощи держался. И он все сам решил.
И была это Танюшина высота, не четвертая, как в детской советской книжке про войну, а первая и единственная, высота – возможно, самое главное, высокое достижение Татьяны.
Но и этого оказалось достаточно, чтобы полностью изменилась вся жизнь этой семьи. И, молитвенно надеюсь, — навсегда.
***
О многом еще я думала, бредя тогда по Канавке… Покинули мы ее в числе последних, по-моему, монахини, возглавлявшие ход, уже достигли сестринских корпусов. В обители людно, площадь перед колокольней заполнена паломниками. Мы вышли в город. И помню, что, как шла, пристально разглядывая дивеевские мостовые – а было совершенно темно, и все размышляла: так в чем же все-таки они заключаются, чудеса Дивеево?
Елена Ивановна Буркова,
Община трезвости Храма Воскресения Христова в Семеновском (г. Москва).
[1] «Вершина» — российская система негосударственных реабилитационных центров, которая работает по минесотской двенадцатишаговой модели.